(в
сокращении)
тот отрекся от веры и хуже неверного» (1Тим.5:8).
В начале
девяностых годов эмигрантскую общину г. Сакраменто потрясло трагическое
событие, которое случилось в семье одного служителя, приехавшего в Калифорнию в
числе первых эмигрантов третьей волны. Этот случай может послужить напоминанием
некоторых известных истин, о которых мы порою забываем в рутинной круговерти
жизненной повседневности.
На
расстоянии шестисот миль от г. Сакраменто находится г. Портланд, единственный
понастоящему крупный город в штате Орегон, расположенном севернее Калифорнии.
Это порядка десяти часов довольно быстрой езды по скоростной магистрали.
Поздней осенней ночью два молодых человека, один из которых был сыном этого
брата, возвращались из Портланда в Сакраменто, и около четырех часов утра
случилась непоправимая трагедия. Парень, управлявший автомобилем, заснул, и они
на огромной скорости залетели под трейлер грузовика, остановившегося на обочине
дороги. Тот, кто был за рулем, умер мгновенно, а сына этого брата, спавшего в
это время на заднем сиденье и получившего многочисленные травмы, вертолетом
доставили в госпиталь города Реддинг. Это первый Калифорнийский город на пути
из Орегона, приблизительно в 180 милях от Сакраменто. Дальше транспортировать
его было нельзя, и он около тридцати дней находился в коме, балансируя между
жизнью и смертью. Никто не знал, останется он жить после таких травм или нет.
Пару месяцев
спустя, зайдя после рабочего дня в местный супермаркет за продуктами, я и мой
зять Василий, повстречались там с отцом этого паренька. Лицо у него был
печальное и задумчивое. Справившись о самочувствии его сына, о том, как идет
лечение, мы пытались ободрить и утешить его как могли. Он, вздыхая, молча кивал
головой, выслушивая наши пожелания, а затем неожиданно сказал:
– Братья,
хотите я расскажу вам, что у меня творится на душе после этого случая?
...Мы откатили в сторону от касс продуктовые
коляски, и он начал свой трогательный, похожий на исповедь, рассказ.
«Вы знаете,
братья, после этой трагедии я стал смотреть на свою жизнь другими глазами. Мне
всегда было некогда. Жизнь моя состояла из нескончаемого потока срочных дел. У
меня было множество забот в церкви, служения по воскресеньям, служения среди
недели, братские советы, беседы, посещения, разборы Слова и много другой
подобной, как я бы сказал, «церковной суеты», которая никогда не кончается.
Кроме этого, надо было делать массу других дел и всегда находилось что-то
срочное. И так, дни за днями, как белка в колесе.
Когда мой
сынок был помладше, он часто донимал меня вопросами, что-то просил сделать с
ним, куда-то поехать, но я отмахивался от него и уходил заниматься чужими
проблемами. Со временем он обращался ко мне все реже и реже, а далее я ему и
вовсе уже был не нужен. У него появились друзья на улице, с которыми ему было
интереснее, чем дома, и он постепенно катился вниз. Стал скрытным, уклончивым,
неразговорчивым. Время от времени я пытался с ним поговорить, но мои
наставления были, как говорится, на бегу, в промежутке между очередными
«срочными» делами. Вообще-то, я понимал, что надо бы больше времени посвящать
семье, детям, но никак не мог разорвать круг нескончаемых общественных забот и
срочных дел и лишь иногда отрывал крохи времени для семьи. Так мы и жили.
Когда нам
сообщили про эту беду, мы в тот же день поехали в Реддинг. Первая операция шла
около семи часов, через день ему сделали вторую, а затем и третью. После
третьей операции врачи сказали, что сделали все, что могли, и остальное теперь
зависит от Бога.
Положили его
в отделение интенсивной терапии, в специальную палату, отделенную от внешнего
мира герметической стеклянной стеной. Он лежал на высокой кровати, стоящей на
колесиках, ... неузнаваемо бледный, осунувшийся. Лицо, руки, ноги забинтованы.
К телу было подведено множество трубочек, проводов, стояло несколько капельниц;
по сторонам кровати и вся стена за изголовьем почти до потолка заставлены
разными приборами. Загорались какие-то лампочки, периодически что-то
включалось, выключалось, а в глубине комнаты мерцающим светом светился экран
осциллографа, по которому проходили изломанные волны, регистрирующие работу
сердца.
Я сидел у
этого стекла, разделяющего меня с моим сыном, смотрел и молился. Куда вдруг
делись все мои срочные дела, все мои заботы, которые разрывали меня на части;
все стало далеким, маленьким и неважным. За стеклом палаты лежал мой сын. Я
смотрел на него и вспоминал. Я вспоминал, как он родился, его детство, его
смех, его шалости... Из этой комнаты мне стало хорошо видно, как день за днем я
терял его, как диавол шаг за шагом овладевал его сердечком, в котором было так
много хорошего и доброго, а у меня не было времени ему помочь...
Вновь и
вновь я ронял свою голову на руки, опертые на колени, и заливался слезами от
сознания, что я не сумел оценить своих драгоценных дней благополучия и мира,
когда вся моя семья, дети, здоровые, радостные, ждали своего папу, готовые
осчастливить меня просто тем, что они есть на свете, осчастливить меня своей
любовью ко мне, которой мне доставались только крохи, потому что мне было
некогда. Так я жил, не замечая своего счастья, куда-то спешил, куда-то бежал,
что-то надо было срочно делать, кого-то спасать, кому-то помогать, а о своем
сыне позаботиться мне не хватило времени...
Заходить в барокамеру было нельзя. С
замирающим сердцем я смотрел на бегущие строчки осциллографа, не зная, будет ли
следующий удар его сердечка или в следующее мгновение оно остановится навсегда.
Каждая минута казалась мне вечностью...
Он меня не
слышал, но я сидел у стеклянной стены, смотрел и говорил с ним. Я говорил ему
все, что я должен был сказать ему давно, когда он был еще здоров. Я говорил ему
о том, как я люблю его, как он дорог нам, как любят и ждут его сестрички и
братики, как они плачут и молятся за него, как они скучают за ним... Я говорил
ему, как любит его Господь, как любит его церковь, как много людей сейчас
молится за него... Я молился и просил прощения у Господа, я просил прощения у
моего сына и смотрел на экран осциллографа, как на голубую икону, умоляя его не
останавливаться... Мне казалось, что мое сердце расплавилось, новые и новые
волны слез наполняли мои глаза, но я их не замечал, ничто постороннее меня уже
не интересовало... Я смотрел на моего сына, на заострившийся профиль лица, оно
было такое родное и близкое, мне хотелось положить свою ладонь на его волосы,
погладить их, и я не понимал, почему я не делал этого уже много лет, ведь я же
так люблю своего сыночка, ведь это же так просто было делать, когда он был
дома...
И Господь
помиловал его, помиловал Он и меня. Если бы он не выжил, я до конца моих дней
не простил бы себе эту вину. Там я понастоящему понял, как он был нам дорог...».
Немного помолчав, он добавил: «Дорожите своей семьей, братья, дорожите своими
детками, дорожите своим счастьем, это очень важно». Он отвел в сторону
повлажневшие глаза, пожал нам на прощанье руки и направился к выходу.
Взволнованные
этим рассказом, мы молчали, не находя слов, и, сделав свои покупки, вышли на
освещенный неоновым светом паркинг. Солнце уже зашло за горизонт, и на
Сакраменто опустились теплые сумерки, выпустив на волю из всех своих потаенных
мест неугомонную мошкару, которая весело кружилась около горящих светильников,
радуясь хорошей погоде. По бульвару Джефферсон, мигая желтыми глазами фар,
стайками двигались автомобили, ставшие в ночной темноте похожими друг на друга.
Уставший от круговерти забот город замедлял свой дневной бег, предвкушая скорый
ночной отдых. Разговор у нас с Василием не клеился, погруженные в свои мысли, мы
обменялись несколькими фразами и разошлись по машинам.
Эта история
потрясла меня своей жизненной правдой, на которую мы часто не обращаем внимания
в нескончаемой каждодневной череде наших срочных дел. Отягченные заботами, мы
не замечаем, как день за днем подрастают наши дети, какие они неповторимые и
милые...
Раздраженные
трудностями будничной суеты, мы мечтаем, чтобы они поскорей выросли, и вся наша
жизнь проходит в заботах и ожидании, что вот-вот мы начнем жить счастливо. Вот
только чуть поднимем детей, вот только немного подкопим деньжат и встанем на
ноги, купим дом, машину, достроим дачу и т.д. и т.п. Годами маячит впереди
призрак счастья, как среднеазиатский мираж, и, в конце концов, мы вдруг
понимаем, что для нашего счастья нам надо было совсем немного, что истинное
счастье долго ждало нас в нашем доме. Понимаем, как много прошло мимо в нашей
жизни простого, хорошего, доброго, важного, которого мы не заметили.
Дал бы Бог
всем нам дорожить драгоценным временем, дорожить каждым новым днем, дорожить
теми, кто живет рядом с нами, кого даровал нам Промысел Божий на время нашего
земного странствования, бережно и мудро проживать свои краткие дни, помня, что
не всегда так будет.
Владимир
Мысин
«Наши дни», 2005г., №1952
Комментариев нет:
Отправить комментарий